Никакой шум не возник из его кровати, и настолько мягко забросил, что жемчужная галька, на которую мы любили смотреть, далеко вниз в своей груди, вовсе не перемешивались, но лежали в неподвижном содержании, каждый на своей старой станции, сияет на вечно.