Я не могу вспомнить ничего без грусти настолько глубокой, что мне вряд ли станет известно, настолько глубоко, что его слезы оставляют мне зритель моей собственной глупости.
Я не могу вспомнить ничего без грусти настолько глубокой, что мне вряд ли станет известно, настолько глубоко, что его слезы оставляют мне зритель моей собственной глупости.