Ничто не наполняет меня более глубокой грустью, чем видеть южного человека, извиняющегося за защиту, которую мы сделали от нашего наследства. Наше дело было настолько, настолько священным, что, если бы я знал все, что сбылось, если бы я знал, что должно быть нанесено мне, все, что моя страна должна была страдать, все, что было наше потомство, чтобы терпеть, я бы сделал все снова.