Жизнь, к которой я прикасаюсь к добру или болам, коснется другой жизни, и, в свою очередь, другой, пока кто не узнает, где дрожание останавливается или в каком далеком месте будет ощущаться.
Жизнь, к которой я прикасаюсь к добру или болам, коснется другой жизни, и, в свою очередь, другой, пока кто не узнает, где дрожание останавливается или в каком далеком месте будет ощущаться.